— Так в каком положении дела с русскими эмиссарами? — спрашивает кайзер своего адъютанта.
— Ваше величество! — подтянулся на ходу офицер. — Министр иностранных дел и начальник Генерального штаба доложили, что все идет по намеченному плану. Князья готовы стать посредниками и передать наши предложения в Петербург.
— Да, да! Я помню этого молодого Думбадзе… Полковник Николаи подробно докладывал мне о его связях при дворе кузена… Как они ведут себя в Берлине?
— Я видел их вчера на вечере у графа Бэтузи-Хук… — решил поделиться своими наблюдениями адъютант. — Они очень светские люди, и все было так, как вы утвердили, государь! Немецкие гости графа отзывались о русских прямо-таки восторженно, хвалили русских офицеров и солдат, хвалили Россию…
— Надеюсь, не слишком?! — уточнил кайзер.
— Разумеется, ваше величество! Но, согласно предписанию, позволено было небольшому струнному оркестру, приглашенному на этот вечер, сыграть русский гимн «Боже, царя храни!»…
— Продолжайте в этом духе… А как наш австрийский «медлительный блестящий секундант»? Фон Гетцендорф все еще разрабатывает план отделения Австрии от Германии и заключение собственного сепаратного мира с Россией?
— Так точно, ваше величество! Полковник Николаи просил доложить, что по данным, полученным от его агентуры в австрийском Генеральном штабе, фон Гетцендорф решил предложить России следующие условия: отдать ей Галицию вплоть до реки Сан, признать сферой ее влияния Румынию и Болгарию, дать согласие на то, чтобы России принадлежало главенство над проливами.
— Их побили в Галиции, они и готовы теперь ее отдать!.. — злобно рявкнул кайзер, его настроение начало портиться. — Ведь вместе с нашими представителями в имение к фрейлине Васильчиковой выезжал и австрийский эмиссар — они решили идти по нашим стопам… Но я им покажу, как вести сепаратные переговоры…
Несколько шагов император сделал молча, обдумывая какую-то новую мысль.
— А как обстоят дела у наших банковских деятелей? — обратился Вильгельм к доверенному спутнику. — Фон Ягов переговорил уже с директором «Дойче банк» Монквицем? Я говорил министру, что воздействие на русских надо вести одновременно и по этой, весьма чувствительной для Петербурга линии — финансовой! Интересы очень многих людей в российской столице тесно переплетаются на банковской ниве с германскими… Даже если взять этого коммерсанта, как его… Я имею в виду самого крупного акционера Петербургского международного банка…
— Ваше величество имеет в виду господина Мануса? — напомнил имя финансиста адъютант.
— Именно его, — отрубил император. — Передайте фон Ягову, чтобы он ускорил поездку в Стокгольм Монквица. В Швеции банкиру надлежит связаться с коммерсантом Гуревичем, бывшим председателем варшавского отделения общества «Мазут». Он теперь обеспечивает связь наших финансистов через Стокгольм с Петербургом… Впрочем, надо подумать… Гуревич, наверное, резидент русской разведки…
— О, ваше величество! — восхитился адъютант. — Как полно вы держите в голове все обстоятельства этого важного дела!
— Оно действительно важное, мой мальчик! Мы не только готовим для себя мир с Россией, но и подрываем единство Сердечного согласия, возбуждаем англичан против русских и заставляем Францию дрожать от злости!.. Передай фон Ягову, чтобы он не оставлял усилий воздействовать на царя и царицу, — при слове «царица» лицо Вильгельма перекосила ухмылка, — через Васильчикову… Нам известно, что ее письма точно попали в цель, и приезд Думбадзе связан с ее корреспонденцией… Надо подумать о том, не направить ли нам фрейлину в Петербург. Правда, Васильчикова крайне глупа… Хотя в делах, которые лежат на поверхности, ее глупость может нам сослужить неплохую службу… Хм!.. Глупость подобна бомбе замедленного действия… — сострил император.
— Ваше величество, это колоссально! Это — великая мысль великого императора! — искренне восхитился адъютант. — Позвольте это записать, ваше величество?
Адъютант ловким движением вынул блокнотик и серебряный карандаш.
— После этого изречения императора, — сказал о себе в третьем лице Вильгельм, — пометьте, что герцог гессенский Эрнст, брат Александры, должен постоянно в своих письмах к сестре отмечать важность нашего с Николаем замирения и предотвращения таким образом падения русского трона. Пусть почаще пишет сестре… Пусть подчеркивает, что Англия и Франция никогда не отдадут России Константинополь, а сейчас плетут хитроумные интриги против царского двора… Полагаю, это убедит моих родственничков в Петербурге!
61. Мельник, июнь 1915 года
Очередная встреча Соколова со Стечишиным была назначена в трех десятках километров от Праги, в виноградарском городишке Мельник, стоящем на холме при слиянии Лабы и Влтавы. В маленьком городе, излюбленном месте отдыха пражан, можно было легко найти укромный уголок для продолжительной беседы.
В старинной гостинице «У моста», стоящей на пражской дороге, там, где она выходит из Мельника и следует дальше на север по берегу полноводной Лабы, штабс-капитан императорского и королевского Генерального штаба «Фердинанд Шульц» в пятницу вечером потребовал себе два номера рядом, обязательно с окнами на Лабу. Второй номер офицер абонировал для богатого пражанина, пожелавшего провести конец недели со своим родственником на лоне природы в центре чешского виноделия.
Филимон прибыл утром в наемной машине. Соколов завтракал в это время на балконе. Он с удивлением увидел, как Стечишин и хозяин гостиницы, вышедший на шум авто, сердечно обнялись. Когда раздался стук в дверь и она отворилась, Алексей увидел сначала источающую дружелюбие и радость физиономию трактирщика, а затем широко улыбающегося Филимона.
— Это мой старый друг Франта! — похлопал по плечу хозяина Стечишин. — Он патриот не только Мельника, но и свободной Чехии!.. А это — штабс-капитан Шульц из Вены, симпатизирующий славянам, поскольку его жена — чешка… — представил Соколова старый разведчик.
— Рад видеть вас под моим кровом, драгоценнейшие господа! — поклонился трактирщик, — я, прикажу принести самые сокровенные кувшины из подвалов…
— Что угодно, Франта, — безразлично отозвался Стечишин. — Покажи мою комнату…
Филимон за последние месяцы сильно сдал. Видимо, сказывалась усталость от целого года войны, ежечасный риск, которому он подвергался, напряженная работа… Соколов с огорчением отметил, что его еще недавно моложавое лицо здоровяка осунулось и покрылось мелкими морщинками, походка перестала быть пружинистой и легкой, фигура сгорбилась. Однако глаза горели неукротимым огнем по-прежнему, излучали силу и ум.
Выходить из гостиницы на пустынную улицу и привлекать к себе излишнее внимание соратникам не хотелось. Тем более что там царил зной. Здесь же, в комнатах окнами на север, среди толстых каменных стен было прохладно и тихо. Трактирщик уже успел выполнить свое обещание, и полдюжины глиняных кувшинов с белым вином «Людмила» стояло на простом дощатом столе в покое Филимона.
Алексей принес с балкона два удобных плетеных кресла. Филимон закурил свою неизменную сигару. Совещание началось.
Стечишин без промедления сделал обзор работы группы, Соколов набрасывал в записной книжке особым кодом некоторые цифры и данные. Голос Стечишина звучал глухо, а в тоне проскальзывали нотки печали и озабоченности. Алексей поначалу отнес это к усталости Филимона, к тому, что в Галиции продолжалось германо-австрийское наступление и русская армия, теснимая превосходящими силами противника, вынуждена была отходить, оставляя эту славянскую землю на растерзание австро-германским грабителям и насильникам.
Он решил было, что произошло какое-то несчастье с одним из чешских разведчиков и резидент печален потому, что пока не знает о судьбе своего человека.
— В Праге все в порядке! — коротко ответил Филимон. Он был очень доволен тем, что депутат рейхсрата, профессор Томаш Массарик, активно сотрудничавший с русской разведкой, сумел под предлогом болезни дочери получить заграничный паспорт и выехать вместе со всей семьей в Швейцарию. Массарик был самой крупной фигурой в антиавстрийской борьбе чехов, и Эвиденцбюро уже начало свою охоту за ним. Без сомнения, профессор мог значительно больше принести пользы, сплачивая ряды борцов за пределами страны, чем сидя в австрийской тюрьме…